В рамках творческой лаборатории «В нашем Доме. Пушкин», организованной Центральным Домом Актёра (ЦДА) наш репортёр, как участник по направлению «Театральная критика», взял интервью у актёра Театра «У Никитских ворот» Игоря Скрипко.
Поговорили о спектаклях «Капитанская дочка» и «Амадей» в театре «У Никитских ворот, о занятости Игоря в других проектах и опыте в режиссуре.
Насколько ваш Гринев в спектакле отличается от образа в романе?
Главное, что мой Гринев вообще не противоречит тому образу, который создал Александр Сергеевич. Мы старались соблюсти идею автора, образ. Единственное — мне его сложно играть, потому что Гринев — абсолютно положительный герой. Кажется, что отрицательных персонажей играть сложнее, но мне легче, потому что выйти в экспрессию, в какую-то открытую эмоцию, в негативную энергию порой проще, чем удерживать добропорядочное лицо, стать, любовь. И это на самом деле очень непросто: сохранять достоинство в течение спектакля. Вообще сохранять достоинство по жизни — это в наше время непросто.
А касательно «внешнего» образа? Лично для меня книжный Гринев мысленно представал в образе классического молодого офицера, в мундире и при оружии…
Ну, Стриженов для вас Гринев?
Возможно, да. Но, глядя на вашего, я в какой-то момент поняла, что: да нет, он такой и в произведении был — вполне наш современник-шестнадцатилетка со своими озорствами.
Это плохо?
Однозначно нет.
МНу так мы же живем сегодня, поэтому мы, конечно, играем Пушкина, но мы играем его сегодня. Понимаете, можно произносить текст, неважно чей, но быть живым, видящим, слышащим, чувствующим время — мне кажется, это очень важно. Поэтому да, наверное, мой Гринев выглядит современно и это хорошо, мне кажется.
Насколько вам импонирует герой? Есть какие-то черты в нем, которые есть у вас или которые бы хотели перенять?
Я играю его уже несколько лет… и так, как сыграл в 2018, я в 2024 не могу, конечно, играть — я стал другим, время стало другое, обстановка. У меня самочувствие другое, психофизическое самочувствие другое, физически я стал больше. То есть я, естественно, его начинаю как-то иначе понимать. И меня его бескомпромиссность в смысле служения правде и любви очень подкупает. И я бы хотел этому научиться, потому что я все-таки такой… более сговорчивый, чем он. Вообще, знаете, я с годами становлюсь более правдивым и правдолюбивым. Мне кажется, мой Гринев — тоже. Он же такой — без фиги в кармане, настоящий, честный, прямой, откровенный, искренний человек. И вот когда я в эту сторону двигаюсь — я себя за это люблю. В этом смысле мы с Гриневым чем-то похожи. Но я хуже его — он лучше, чем я!
В каком плане, если не секрет?
У меня характер, как мне кажется, хуже. Потому что я все-таки не офицер — я артист, и у меня каких-то, может быть, принципиальных убеждений нет.
Для вас постановка вашего театра — это больше история о любви или о фатализме взаимоотношений между Гриневым и Пугачевым?
Я думаю, что у нас история про Пугачева все-таки ярче. Хотя… Красной нитью через весь спектакль проходит линия отношений Гринева и Марьи. У нас в начале они знакомятся, пытаются поцеловаться — у них не получается и потом снова не выходит. Они целуются только в самом-самом конце. Эта невозможность прикоснуться друг к другу — очень важна. Но все-таки тема Пугачева основная — мы ведь помним, что Пушкин изначально писал историю Пугачевского бунта. В общем, это такая история любви во времена Пугачева. Тут все неразрывно. Для меня пугачевская история, с точки зрения самой ситуации, важнее, потому что играть любовь — это… ну, да… Очень много таких историй. Все-таки бунт, попытка свергнуть власть — вот это кровавое месиво, происходящее в то время в стране, для меня, как для гражданина, как для человека важнее.
Какие впечатления, как на читателя, произвела на вас «Капитанская дочка»?
Я читал и саму историю бунта Пугачева, пушкинские книги. Мне их подарил Марк Григорьевич Розовский в честь премьеры. Вообще гений Александра Сергеевича — в его простоте. Он вроде бы как будто очень просто пишет, он понятен всем! И про «Капитанскую дочку», наверное, нельзя сказать, что это его главный шедевр, потому что у него есть и «Евгений Онегин», который для меня лично будет посерьезнее, и все его стихи. Не знаю, я так люблю Пушкина, мне его язык очень отзывается, ложится на сердце. Первоисточник прекрасен, что я могу сказать.
Самое любимое произведение Пушкина?
Очень люблю «Евгения Онегина». Я играю Ленского в Петербурге в ЛДМ, и у нас это тоже мюзикл, в котором есть пара номеров, которые меня очень цепляют. Для меня это — сакральное! Меня «Онегин» просто потрясает! Я обожаю театральные постановки: очень люблю спектакль в Театре им. Евг. Вахтангова.
А какая сцена самая любимая в спектакле «Капитанская дочка»?
Мне кажется, что очень красивые и красочные сцены у Пугачева. Есть два номера, где актер Денис Юченков исполняет такие мощные арии («В моей головушке законов новых пачка…»)! Мне очень нравится сцена у Пугачева, когда он рассказывает сказку старой калмычке про орла и ворона. И там хорошая сцепка у нас с ним, когда Гринев говорит: «Знаешь, для меня жизнь разбоем и убийством — то же самое, что и питаться падалью». А из первоисточника… Помню, во время репетиции я подошел к режиссеру и говорю: «Марк Григорьевич, давайте мы добавим текст, который есть у Пушкина: “Знай, Емельян, чтобы со мной не случилось, я буду молить Господа о спасении твоей грешной души”». Мне кажется, это так важно, это характеризует и Гринева, и Пугачева, и их взаимоотношения.
Каково вам работать с Розовским как с режиссером?
Одиннадцать лет мы работаем вместе, и мне кажется, что мы друг друга очень хорошо знаем, чувствуем. Если раньше у нас с ним бывали какие-то… «стычки». Ну как стычки — мы с ним цеплялись за принципиальные какие-то вещи: он что-то одно не выносил, я что-то другое не принимал, пытался возразить или не согласиться с ним. Но со временем у нас сложились очень теплые отношения. Хотя понятно, что у такой личности, как Розовский, не может быть простого характера: разумеется, у него сложный характер, он умнейший человек, 41 год держит театр — конечно, он не может быть простым. И у меня свои тараканы в голове… Но мы как-то научились с ним контактировать, теперь ладим и тепло общаемся. Я иногда могу к нему прийти поплакаться. Знаю, что он меня как артиста очень любит — и это важно. Мне это нужно для того, чтобы отпустить себя и выпустить свое вдохновение, своего вот этого джина волшебного актерского — а для этого надо, чтобы режиссер тебя любил.
Расскажете о занятости в других проектах.
У меня очень большая занятость. Мюзиклы в ЛДМ: «Демон Онегина», «Марко Поло», «Тюльпаны», к постановке готовится «Фауст». Плюс сейчас премьера в Московском театре мюзикла «Тест на любовь», где я ещё не вышел из-за отсутствия свободных дней, но я обязательно сыграю главного героя. «Восточный экспресс», «Вий», «Человек который смеется». Сейчас в кино буду пробоваться в один проект по очень серьезной мировой литературе.
Как удается поддерживать запал и оптимизм с такой занятостью?
Вообще не понимаю! Мне этот вопрос задают почти каждый день. А еще же существует, как вы понимаете, своя жизнь, мероприятия, которые я веду или посещаю. Существует еще и моя постановочная история как режиссера.
Можете подробнее рассказать о вашем опыте в режиссуре?
Мне предложил Марк Григорьевич поставить его пьесу про балет, посвященную Майе Плисецкой. С точки зрения ситуации — история простая. Мы все знаем, что происходит за кулисами, знаем о гвоздях в пуантах, интригах. Но есть путеводная звезда — Майя Плисецкая, которая помогает героине поломать эту систему и стать большой личностью, воспрять после серьезной травмы и выйти снова на сцену. И Марк Григорьевич предложил мне это поставить. Вначале я подумал, что это какая-то авантюра, а так как я авантюрист по жизни, то и согласился. А вчера общался с видеоинженером и в душевной беседе он спросил: «А тебе вот, скажи, это зачем? У тебя же такая занятость…». И я вдруг подумал: «Да… а зачем мне это вообще надо, зачем я в это ввязался?». А назад дороги нет…
Ответ не нашелся?
Ответ не нашелся. Иногда я какие-то вещи делаю чисто интуитивно, а потом уже начинаю думать: «Господи, ну куда я впрягся, зачем мне это надо…». Но это, конечно, рост для меня! Вы не представляете, какой это рост и ответственность! Общение с артистами, а артисты — это вообще звери, я по себе знаю. Работа с материалом, постоянная консультация с худруком. Я правда сказал: «Марк Григорьевич, не лезьте в мою работу, дайте мне сделать самому». Постоянно какие-то закупки того и этого, а просто так это не закупишь, потому что государственный театр. В общем, это все такой процесс, который раньше мне был не знаком, а теперь вот я в нем существую.
Надеюсь, в дальнейшем ответ на вопрос «зачем» все-таки придет.
А я думаю, что он придет на премьере, когда я пойму, что это реализовало мои фантазии. Потому что сам бы я, наверное, никогда не поставил про балет ничего.
Помогали ли вы с придумыванием шуток в постановке «Амадей»?
Существовал же спектакль МХТ, и последний исполнитель Сергей Безруков там, в общем-то, хорошо напичкал юмором. Но мы не могли повторяться. Конечно, что-то взяли и, разумеется, пьеса, в общем-то, похожа с той, что шла в МХТ, но сейчас там есть лично нами придуманные вещи. Я вообще люблю придумывать сам. В основном все, что вы видите, все шутки, которые заходят смешно — это придумал я, как бы это нескромно не звучало.
А можете назвать свои любимые арии из всего сыгранного репертуара?
В «Капитанской дочке» очень люблю «Ищу я смерть в 18 лет» и «Птичка-невеличка». В «Трех мушкетерах», конечно же, «Констанцию» — это вообще такая ария-проверка артиста, его вокальных и общих данных. Мне нравится в «Марко Поло» моя ария «На костре», в мюзикле «Вий» у меня «Молитва» очень красивая. Знаете, то, что я делаю — присваиваю себе, люблю и стараюсь не выделять.
Самая сложная роль для Вас?
Из драматических — это, конечно же, Хамберт Хамберт в «Лолите». Тяжело его каждый раз играть и физически работать, потому что там и три часа заикаться, и дерганье, и грим на тебе… А я так не люблю клеить его на себя, вы не представляете. Я ненавижу парики, не люблю все это. Поэтому для меня этот Гумберт каждый раз — физическое мучение.
Кого бы хотели сыграть? Может быть, есть роль мечты?
Честно, не могу сказать, что я прямо мечтаю о какой-то роли… Если говорить про какую-то высоту, которую хочется взять, уже получив опыт жизненный и актерский, то наверно, князь Мышкин. Вот такое, чтоб совсем неожиданно. Понимаете, хочется что-то про человека. Я уже столько комедий сыграл, столько мюзиклов — столько всего, а вот про человека… у меня по сути такая роль Астрова в «Дяде Ване». К тому же, я Достоевского вообще не играл. Может быть, Карамазов Алеша. Хочется большую литературу, в общем. Столько потенциала внутри накопилось!
Назовите людей, чье творчество оказало на вас особое влияние.
Есть артисты, которые мне очень близки по степени траты себя, по глубине, по тому, как они работают и у них есть, чему учиться: Олег Даль, Андрей Миронов, Алиса Фрейндлих, Мерил Стрип, Аль Пачино, Энтони Хопкинс, Леонардо Ди Каприо. Однажды я специально поехал в Берлин на концерт Элтона Джона, считаю его величайшим музыкантом. На Стинга также ходил — тоже очень мне нравится. Ну и классическая музыка! Чайковский мое душевное состояние может прям перевернуть! Если вот все ж говорить про влияние, то наверное это Чайковский… Ну, может быть, Моцарт.
Текст — Валерия Сафина
